Как никогда. Одинокая женщина желает... - Страница 47

Он принялся рыться в карманах в поисках Уголовного кодекса, но тут Шустрый неожиданно пришел ему на помощь.

– Сто тридцать девятая УК. – И, заметив удивленный взгляд милиционера, пояснил: – Я, конечно, не херувим, но я чту Уголовный кодекс, как завещал великий Бендер. А она, между прочим, сама объявление дала! Так что не пришьете, у меня и газетка есть… Дома.

– Никакого объявления я не давала! – тут же открестилась Ирина. – И вам, между прочим, пыталась объяснить, но вы меня не слушали. Вы ворвались ко мне в квартиру, я испугалась.

– Но это же… подло! – по-бабьи взвизгнул Шустрый, окончательно поставив крест на своем любовно взлелеянном имидже мачо. – Ведь вы же сами… Разве так можно?!

Ирина молчала. Ей даже стыдно не было. Уж больно гадкий попался мальчишка, не грех такого и проучить.

– Пройдемте, пройдемте, гражданин, в райотделе разберемся, – взял его за локоть участковый. – И документики я заберу. Мне почему-то кажется, что это очень интересные документики, вы ведь немного успели съесть, страницы полторы-две, не больше?

Вместо ответа Шустрый начал громко икать.

– Отпустите его… правда, не врывался он, я с ним, кажется, даже раньше встречалась, – сжалилась Ирина.

Старший лейтенант Петрухин явно колебался, но тут его взгляд упал на принесенные Шустрым розы, и это немедленно придало ему решительности. Он звонко шлепнул Шустрого ладонью по спине, отчего тот испуганно вытаращил глаза, но икать перестал.

– Ничего, проверим документы, снимем показания, пока как со свидетеля. А там видно будет. Пройдемте, гражданин!

Милиционер увел Шустрого, который уже в прихожей опять начал нервно икать. Не успела Ирина войти в гостиную, как раздался телефонный звонок. Она посмотрела на определитель – Валентин. И трубку снимать не стала, хотя, конечно, это было глупо. Хорошо, они поговорят, только не сегодня и не сию минуту. Хватит уже с нее общения на сегодня. Она села на диван, долго сидела, пытаясь поймать за хвост хоть одну мало-мальски стоящую мысль, но они проносились слишком быстро и друг с другом никак не соотносились. Чаю, что ли, выпить – надо же чем-то заняться, лениво прикидывала Ирина. Но не хотелось ни чаю, ни вставать и идти на кухню. Неловко повернувшись, она смахнула со столика пустой стакан из-под сока и даже поленилась нагнуться посмотреть, будет на ковре пятно или нет.

– А, ну и ладно, все одно к одному, – громко сказала она самой себе. – Идиотский вечер. Вечер с идиотами. Достоевский отдыхает. Я разговариваю сама с собой. А со мной разговаривает рамочка для фотографий. Надо подарить себе попугая, хоть будет с кем поговорить… – И передразнила вслух: – «Ир-ра хор-рошая! Ир-ра хор-р-рошая!».

И после длинной паузы добавила от души:

– Ира – дура!

Но сеанс самокритики ожидаемого успокоения не принес. Ирина, вздыхая, переоделась в домашний халат – махровый, желтый в черный горошек, честно говоря, немного застиранный, но зато ужасно уютный, влезла в шерстяные носки и тапочки с собачьими мордами впереди. Подумав, принесла из кухни бутылку вина, фрукты, конфеты. Пристроила все это на столик, полюбовалась композицией. Включила телевизор, налила в бокал вина, поудобнее угнездилась в кресле. Потом вскочила, погасила свет и зажгла елочную гирлянду. От мельтешения разноцветных огоньков в комнате стало веселее и даже промелькнула какое-то детское – нет, не воспоминание даже, а ощущение, которое она не выразила бы словами. Оказывается, прав был Лев Николаевич – должна быть елка, и гирлянда должна гореть. Ирина отпила вина, прихватила горсть конфет, влезла с ногами в кресло. Именно так она и собирается провести остаток новогоднего вечера, пусть в дверь хоть молотком стучат, она не откроет – дудки!

Но стучать в дверь никто и не думал. Зачем стучать, если есть звонок. «Не открою, – угрюмо думала Ирина, – позвонят и отвяжутся, психи малообеспеченные. А вдруг это Ритка?!» Она немедленно вскочила и, тихонько подкравшись к двери, заглянула в глазок – в прихожей темно, ее не увидят. И едва не застонала от досады – за дверью переминалась с ноги на ногу Евстолия.

– Ирочка, это я! – заорала она из-за двери и подсунулась поближе к глазку, чтобы у Ирины исчезли всякие сомнения. – Ты ведь уже освободилась?

«Смотря от чего», – мрачно проворчала себе под нос Ирина, но дверь все же открыла и даже по привычке надела на лицо некое подобие улыбки: во-первых, ее всегда учили, что со старшими надо быть вежливой, а во-вторых, она по опыту знала, что Евстолии Васильевне проще уступить, чем объяснить, что у тебя нет ни малейшего желания воплощать в жизнь ее планы. Сделать все равно придется, а времени уйдет вдвое больше, если вступать в пререкания.

Евстолия вдвинулась в раскрытую дверь задом наперед и втащила за собой ворох шуршащих тряпок, две большие коробки и какой-то пакет. Ирина с изумлением наблюдала, как все это богатство занимает пространство небольшой прихожей. Евстолия, очевидно, тоже решила, что ей потребуется больший простор для творчества, поэтому, не останавливаясь, все так же задом наперед прошествовала в гостиную, где принялась хлопотливо размещать принесенные вещи на диване и на креслах.

– Евстолия Васильевна… – начала было Ирина, но соседка, на секунду оторвавшись от дел, посмотрела на нее с таким страдальческим выражением, что она немедленно исправилась: – То есть Ева… Вы… ты решила ко мне переехать? С вещами?

– Ни в коем случае! – пропела Евстолия, отходя на пару шагов назад, и жестом феи, собирающей Золушку на бал, указала Ирине на лежащие на диване тряпки. – Лучше включи свет. Вот, полюбуйся!