Как никогда. Одинокая женщина желает... - Страница 29

Надо признать, девчонки срежиссировали все продуманно: когда невеста наконец появилась на пороге, все буквально онемели, и в наступившей тишине стоявший ближе всех Алан произнес нечто вроде:

– Вау…

И в этом непонятном «вау» было столько изумления, восторга, обожания, что смутилась даже Юлька, поначалу напустившая на себя независимый и равнодушный вид.

– Ну чего – вау-то? – проворчала она, явно довольная его реакцией. – Сам же покупал.

– Кроме как «вау» ничего и не скажешь, да? – прошептала, пододвинувшись в Ирине, Марго. – Есть вкус у мужика. Знаешь, сколько такое стоит? Кружево одно… Да еще дизайн.

Ирина помотала головой. Вчера она видела это платье в коробке и расстроилась, поэтому что оно показалось ей отвратительным – желтоватые, будто от старости, кружева… и линялая, с нарочито небрежными строчками и обрямканными краями джинсовка. Она вспомнила то, виденное в салоне, и пожалела, что они тогда его не купили. Теперь, глядя на дочь, она поняла, что именно это и никакое другое платье ей было нужно. Не романтические подпрыгивания а-ля Наташа Ростова, не купеческий шик того «триумфального сооружения», а вот это – невиданное, неброское и конечно же очень дорогое.

Удивительное платье состояло из джинсового корсажа, сшитого как будто небрежно, нарочито грубо, узкой джинсовой юбки с высоким разрезом, а поверх нее – потрясающей юбки со шлейфом из редкостной красоты кружев. Конечно же не банально белых, а именно оттенка чайной розы, как будто старинных. «Джинсовая девочка» выросла и нашла своего суженого, она выходит замуж и становится настоящей леди. Она будет жить в мире, где триста лет стригут газоны, вместо обеда устраивают five o'clock tea, с Темзы тянется туман, а к женщинам на улице обращаются не «девушка» и не «тетка», а «мисс» или «миссис»… Вот что означало это платье.

Почему-то именно, увидев дочь в этом платье, Ирина успокоилась окончательно, сердцем поняв: все будет хорошо. Как в фильме, который она никогда не видела, но название из рекламы запомнила: «Все будет хорошо, как мы хотели». Ведь в общем-то, что сейчас расстояния? Ведь есть Интернет и сотовая связь. Она выучит английский, будет ездить к детям в гости, а потом родятся внуки, которые будут говорить на двух языках, и она, Ирина, будет за внуков и за дочь спокойна, и все будет хорошо…

Потом был ЗАГС, и лимузин, и катание по городу (Алан потребовал подъехать к университету, на площадь, где впервые увидел будущую жену, и там долго и вдумчиво оглядывался по сторонам, будто запоминая), и шампанское, и крики «Горько!», и долгий вечер в ресторане. Без всяких фирм, обещавших тамаду, сценарий, музыку и все прочее, чему полагается быть на свадьбе, Юлькины подружки устроили чудесный вечер, на котором молодежь веселилась до упаду. Жюри из представителей старшего поколения (родители и Марго с мужем) после каждого поцелуя по требованию «Горько!» должно было выставлять оценки, как в фигурном катании, за артистичность и технику исполнения, поднимая специальные карточки. Валентин Рудольфович все время ревниво занижал, а Буликов ставил всегда шесть-ноль, и все над ними смеялись. Потом жених с завязанными шарфиком глазами, как по кочкам, прыгал по разложенным на полу швейцарским и российским часам, которые конечно же в последний момент с пола незаметно убрали, и очень гордился своей ловкостью. Он немедленно узнал среди подруг жену и по руке, и по босой ножке – да он бы ее и с завязанными глазами узнал! А вот украсть не позволил – то ли вправду не понял перевода, то сделал вид, но от жены не отошел ни на шаг, так что все попытки похитителей с треском провалились. Мистер Мэйл-старший вошел во вкус и, к ужасу своей супруги, совершенно по-русски напился на пару с Буликовым, поэтому постоянно рвался танцевать с молодежью и целовать невесте ручку, а еще лучше – щечку.

Правильно, веселилась Ирина, у них в Англии таких – с зелеными глазами, непослушными пушистыми волосами, счастливым звенящим голоском и освещающей все вокруг улыбкой (десять лет занятий в почти профессиональном танцевальном ансамбле научили не только прекрасно двигаться, но и всегда улыбаться!), – у них в их чопорном Туманном Альбионе таких нет. Такие только в России. Но женятся на них почему-то англичане. А свои все думают, примеряются, взвешивают, выбирают. Прогадать боятся, вроде Горюнова, и на всякий случай сидят на двух стульях. У кого седалища хватает.

Правильно говорят – не поминай черта на ночь. Когда веселье было в самом разгаре, к Юльке, то есть к миссис Джулии Мэйл, подошел вежливый метрдотель и, вежливо изогнувшись, что-то тихо сказал на ушко. Ирина увидела, как дочь напряглась, но кивнула спокойно. И Алан, глядя на жену, тоже зачем-то кивнул. Минуту спустя в зал внесли огромную корзину удивительных – желтых с бордовыми краями лепестков – роз и поставили посреди зала перед Юлькой. Марго подняла брови, Литвиненко пошел пятнами, девчонки собрались вокруг, ахая на все лады, Алан смотрел на жену. Она, подхватив кружевной шлейф – Ирина изумилась этому невиданному никогда у дочери жесту, – обошла корзину, трогая пальцам бутоны, нашла карточку – не то визитку, не то записку. Читать не стала. Усмехнувшись, разорвала дважды, отдав обрывки подруге. На вопросительный взгляд мужа сказала что-то успокаивающее и улыбнулась мимолетно. Потом схватила розы в охапку, разбросала их по полу и принялась на них танцевать. Что-что, а уж танцевала Юлька великолепно. Ирина догадалась, что цветы были от Горюнова – во-первых, от кого же еще, а во-вторых, танцевала Юлька с ожесточением, движения были резкими, нарочито-угловатыми. Все замерли, но тут, не выдержав, к ней подскочил мистер Мэйл-старший и пустился вприсядку. «Откуда только набрался?» – удивилась Ирина. Алан танцевать не стал, просто стоял рядом, смотрел.